Библиотека Паломнической Службы для инвалидов

ывают случаи в своей жизни, приходится слышать факты из жизни других, которые камнем лежат на душе и голос совести не дает покоя, пока не поведаешь об них другим. Лежит такой долг и на моей душе. Доселе разные дела важные и неважные препятствовали мне исполнить его. Дело вот в чем. Декабря 6 дня 1896 г. явился ко мне один прихожанин и рассказал из своей жизни событие, которое просил сделать общеизвестным. С точностью я записал со слов рассказчика это событие, которое он подтвердил своею подписью и клятвою. Прошло почти пять лет с тех пор, и только теперь привожу в исполнение свое обещание, данное ему.
Егор Федоров, так зовут этого рассказчика, принадлежит к обществу прихожан Рязанской губернии, Егорьевского уезда, деревни Каменицы, причисленной к приходу села Красного, в котором служу я 28 лет. Знал я Егора Федорова с самого его детства. Ему в настоящее время от роду лет сорок. Семейство, к которому он принадлежит, всегда считалось честным и трудолюбивым, таким, которое по местной характеристике крестьянского быта называется исправным. Отец Егора жил в Москве на хороших заработках, а дети вели домашнее хозяйство. Семья небогатая, но и нужды не знала, жизнь свою вела по-христиански, в праздничные дни посещала храм Божий неопустительно. Егор Федоров из всей семьи выдается особым прилежанием к божественной службе и, как непременный посетитель бесед с раскольниками, всегда отличается точностью и деловитостью ума в речах и словах своих. Но в 1883 году Господь послал на эту благословенную семью тяжкое испытание. Осенью этого года, 8 октября, случился пожар, который истребил все имущество, честным путем нажитое.
"Много горя принес нам этот пожар", — так начал рассказ свой Егор Федоров. "Он случился как раз к зиме, когда бывает особенно трудно найти себе пристанище — укрыться от холода и непогоды. Но Господь милостив, все это теперь миновало, а тогда — куда как было трудно! Зимою у нас началась возка материала для постройки дома. Родитель мой тогда жил в Москве, а мне было всего еще 20 лет и весь труд по заготовке строевого материала лежал исключительно на мне одном. Во время этих-то зимних работ, я несколько раз получал простуду и, наконец, слег в постель от сильного ревматизма в ногах и спине. Невыносимая боль — этот ревматизм; сохрани Бог каждого от этакой жестокой болезни! Года три лечили меня деревенские знахари и фельдшера — отставные солдаты; затем я обращался за помощью в земскую больницу, — целых полгода лечил там меня земский врач Е. Я. Левенштейн. Все, что можно было получить от земской больницы и земского врача, употреблено, но все медицинские пособия ни к чему не привели; болезнь моя не облегчалась. Я страшно мучился от ревматической ломоты. Не получив тут никакой помощи, я обратился в Егорьевскую городскую земскую больницу, к более опытному тогда врачу П. Н. Троицкому; но и тот, переиспытав все средства, отказался облегчить болезнь мою, найдя ее неизлечимою. Облегчить несколько болезнь есть надежда, сказал он мне, а вылечить нельзя. По его же совету я ездил в Москву, где тогда жил в услужении мой родитель; но и Москва со всеми ее знаменитыми врачами сулила для меня не более прежних заурядных врачей. По-прежнему болезнь моя сильно мучила меня. С тех пор, как я сделался болен, чего-чего я не испробовал!? Чего-чего со мною не проделывали разные доктора и знахари?! Но все понапрасну; облегчения не сделали никакого. После, по совету добрых людей, я ездил в Петербург, был там у Боткина, в Императорской клинике. Из всех способов лечения, электрический ток оказывал некоторое действие, облегчающее остроту ревматических приступов, но и то на короткое время; затем снова и с большею силою возобновлялась болезнь моя, так что и это средство лечения врачи нашли нужным прекратить. С тем я уехал из С.-Петербурга. В 1890 году я снова был в Петербурге и снова обратился за помощью к столичным медикам, но на этот раз доктора признали болезнь мою решительно неизлечимою и состояние мое совершенно безнадежным. Что же мне остается делать? — задавал я тогда себе вопрос. Неужели и на самом деле приходится навеки оставаться калекою: быть между всеми лишним, чужеядным, всем в тягость, и в таком состоянии ожидать себе смерти? Не может быть, чтобы приговор врачей был окончательный и бесповоротный. Есть помощь Божия, которая надежнее всякого искусства человеческого; к ней обращусь и от нее буду ожидать облегчения страданиям моим. Сколько Господь изливает Своей милости на страждущих людей молитвами о. И. Кронштадтского! Отчего и мне не прибегнуть к нему? Я такой же больной, как и другие, вот уже семь лет страдаю, но что люди дали мне во все это время? Ровно ничего и дать ничего не могут, в чем и сами сознаются. Моя болезнь выше сил знания человеческого. Бог один поможет мне и помилует меня. Так я раздумывал в своем безвыходном положении и решил, во чтобы то ни стало, лично просить о. Иоанна Кронштадтского помолиться обо мне. Какого труда стоило мне добиться получения благословения его и сказывать не стану. Слишком много у него нашего брата — больных и всяких несчастных. Всем хочется излить пред ним скорбящую душу свою, да это невозможно, — очень уж много всякого народа. Но как ни трудно и как ни долго, а очередь дошла и до меня. Теснота и угнетение, — что успеешь сказать? Всего одна минута и с очереди долой. На мою просьбу о. Иоанн благословил меня, посмотрел на меня и обратился к другому. Грустно стало мне и тяжело на сердце! Что же, — думал я тогда в тоске своей, — остается мне делать? Врачи от меня отказались, милости Божией я не сподобился, — приходится, видно, умирать мне, от Бога и от людей отверженному. Я чувствовал тогда себя одиноким, покинутым и беспомощным, а при моей тогдашней болезни упадок духа был особенно невыносим. Я, близок был к отчаянию. Страшно подумать, что происходило тогда в душе моей! Но Господь зрел на страдания мои и не оставил меня. Только после я понял, что все это было нужно, как подготовка к принятию великого дара Божия. Я был еще не готов. Чтобы укрепить силы моего духа, мне нужно было пройти чрез огонь искушения. Я страдал душою и телом и чувствовал, как упадает дух мой. Но в эту-то решительную минуту я увидел руку помощи, ко мне простертую.
Нашлись добрые люди, которые ободрили меня и посоветовали обратиться к о. Палладию, иеромонаху Валаамского монастыря, в то время случившемуся в Петербурге по делам своим. "Не унывай духом, брат мой! — сказал он тогда мне, как увидал меня. — Тебя оставили врачи твои, — но кто они? Не такие же ли они немощные, как и ты сам, как и все люди? Они помогают страждущему человечеству только в границах доступного их науке, а далее, что находится за пределами человеческого знания, они немощны. Но есть Врач, к которому ты еще не обращался как следует. Этот Врач за визиты не берет и ездить к нему так далеко, как приехал ты, не нужно. — Он везде и всегда при нас. Этот Врач — Господь. Вот к кому ты обратись с своими скорбями. Он поможет Тебе и исцелит твои недуги душевные и телесные. Помолись пред иконою Божией Матери Всех Скорбящих Радости; Она — верная ходатаица за нас и целительница всякой болезни". Как светло и легко стало тогда на душе моей! Как просты слова эти и как сильны они в устах пастыря Христова! Целый источник утешения пролили они в скорбящее сердце мое. Давно не чувствовал я такого душевного состояния. Мне захотелось молиться и в молитве излить душу свою пред Царицею Небесной. Горя нетерпением, я не мог сообразить наличных своих обстоятельств, в которых находился тогда, как больной. Мне хотелось молиться сейчас же, и больше я ничего не хотел знать. Нужно было служить молебен Божией Матери; но где служить? Кто будет служить? Кого просить? — эти вопросы стали передо мною, когда я несколько успокоился и пришел в себя. Петербург мало был мне знаком, кроме клиники и доктора, я никого и ничего не знал. Но добрые люди и тут помогли своими добрыми советами. Мне указали на часовню Скорбящей Божией Матери с копеечками, где находится чудотворная икона Ее. Путь от моей квартиры до этой часовни был не близок. Несмотря на это и на свою болезнь, сгоряча я решился идти пешком, чего бы мне это ни стоило. Долго я шел до часовни и страдания мои были сильны. Пройдя несколько шагов, я в изнеможении садился, отдыхал, успокаивался и снова вставал, чтобы совершить еще несколько шагов и чтобы снова сесть, отдохнуть и успокоиться. К концу своего такого путешествия я совершенно изнемог; силы мои видимо оставляли меня. Когда часовня была уже в виду, и до слуха моего начинали доноситься звуки пения молебна, на сердце стало отрадно, но это не сообщало мне притока свежих сил; болезнь простреливала меня насквозь, кости мои и суставы мои горели, как в огне. Чем ближе подвигался я к часовне, тем боль моя становилась невыносимее. Каждый шаг мой вперед был казнию для меня. Сам теперь удивляюсь, как мог я добраться до часовни
Заслуживает внимания и то, что при всех тяжких ощущениях боли во время пути мне и в голову не приходило, как я буду возвращаться назад. Если я так изнемог в один конец — до часовни, то что могло ожидать меня на обратном пути, — об этом я ни разу не подумал. Я надеялся на милость Божию и больше ни о чем думать не хотел.
В часовне народу было много. Как сейчас помню, шел молебен, все так усердно молились, что никто не обратил внимания ни на мою, едва движущую меня вперед ходьбу, ни на мое страдальческое состояние. Успокоившись несколько, стал молиться и я. Когда стали петь: "не имамы иныя помощи", меня всего так сильно прострелило, начиная с плеч до самых пяток, что я пошатнулся и едва мог удержаться на ногах. Как будто кто-нибудь сзади пополам рассек меня вдоль или пронзил все тело мое раскаленным железом. Я ощутил сильнейшую боль во всех членах моих, страдания мои были невыносимые и до того никогда не бывалые. Ноги мои подкосились, и я, опустившись вниз, присел на пол, вокруг все потемнело и из глаз посыпались искры. В это время, кроме своей невыносимой боли, я ничего не чувствовал. Прежнее мое молитвенное настроение пропало совсем, мне смутно представилось, что я как будто умираю. Я был тогда в таком мучительном положении, что и сказать не умею. Как долго находился я в таком оцепенелом состоянии, определить точно не могу; но когда несколько оправился и пришел в себя, я заметил, что последние богомольцы прикладывались к иконе Божией Матери Скорбящей, и часовня почти опустела. Начал понемногу подвигаться вперед по направлению к св. иконе и я. Все это помнится мне, как во сне. Кажется, что в то время я был близок к состоянию умопомешательства. Я едва сознавал себя. Прежнее благоговение и молитвенное настроение исчезло и совершенно оставило меня. Сердце мое было пусто и в мыслях моих мутно. В таком состоянии я очутился около святой иконы и с душевным одеревенением нагнулся, чтобы облобызать Пресвятой лик иконы Божией Матери Всех Скорбящих Радости. Но только что я нагнулся, как со мною случилось то, что не забывается никогда. Со мною случилось что-то непонятное — ощущение, неподдающееся описанию. Нет на языке человеческом таких слов выразить это, чтобы понять меня, да и сам-то я теперь смутно сознаю этот знаменательный момент в жизни моей. Чтобы сколько-нибудь выразить тогдашнее мое положение для составления приблизительного понятия об ощущении, испытанном мною, попытаю употребить способ уподобительный. Хорошо помню: как только нагнулся я к св. иконе для облобызания св. образа Божией Матери, на спину мою вдруг посыпались как бы целые тучи муравьев, которые в бесчисленном множестве начали ползать по спине и по ногам; как будто ползая, они сыпались и падали с меня, а на место их тучи муравьев вновь сыпались на меня и снова ползали и падали. Или: если бы на обнаженную спину и ноги во время сильного дождя падали крупные холодные капли, эти капли текли по телу и спадали с него, — нечто подобное ощутил и я в то время. Конечно, это сравнение дает самое слабое понятие о моих ощущениях, какие я испытывал, когда нагнулся к иконе. Но эти ощущения сменились другими, — или лучше, к ним присоединилось и с ними смешалось другое — потрясающее чувство небывалой радости. Я почувствовал себя здоровым. Если бы какого-нибудь узника, томившегося десятки лет в темном подземелье, скованного по рукам и ногам, разрешили и пустили на свободу, то и я не менее его обрадовался, почувствовав, как оковы семилетней болезни моей спали с меня. Я чувствовал свободу во всех своих членах. Легко мне стало, и душа моя переполнилась радостным чувством благоговения и благодарности к Царице Небесной. Я вышел из часовни. Но в состоянии небывалой радости еще не мог я ясно сознавать положения своего. Ощущение здоровья до того было для меня ново, до того совершилось быстро, что определить себя сразу я не мог. Не скоро я собрался с мыслями и привел себя в порядок. Отойдя несколько шагов от часовни, я остановился на минуту и стал приходить в себя. Я не тот, — я ли это? — вслух говорил я сам себе. Пробую повернуться направо, налево — свободно и боли никакой! Поверну ногу и так и этак — тоже ничего! Побегу бегом, остановлюсь, сяду, опять побегу, опять остановлюсь, повернусь и перегнусь — совершенно здоров! Проходящие мимо, по всей вероятности, сочли меня за сумасшедшего, но мне все равно, не до них было мне тогда. Никому я не давал ответа и внимания не обращал ни на кого, мне было самому до себя: я весь ушел в себя, радость и сердечные порывы благодарности к Целительнице всех скорбящих поглотили все мое существо. Все, что было вне меня, в тот момент для меня не существовало. В какие-нибудь полчаса времени пребывания в часовне я испытал и вынес два совершенно противоположные ощущения: сильнейшую боль с упадком духа и неописуемую радость от ощущения совершенного здоровья с полнотою духовных сил. В этот момент мною было пережито столько, сколько не переживается во всю жизнь. Семь лет я страдал, а здоров стал в одно мгновение — никакой постепенности. Медицинская пословица: "Болезнь входит пудами, а выходит золотниками" — ко мне приложима быть не может. С тех пор я совершенно здоров. Вот уже шесть лет миновало, а моего ревматизма как не бывало. Болезнь моя кончилась в тот самый момент, когда я прикладывался к св. иконе Божией Матери Всех Скорбящих Радости; Она, Царица Небесная, меня исцелила, на Нее Единую возлагаю все свое упование, да сохранит под кровом Своим всех прибегающих к Ней".
Так закончил свой рассказ Егор Федоров. Записав его, я спросил рассказчика: "Чего же тебе хочется от меня? Чем тебе могу я быть полезен?" "А тем, батюшка, — ответил он, — что вы доведете это до всеобщего сведения. Каждый праздник я слышу в храме Божием из акафиста Божией Матери Всех Скорбящих Радости, в котором читается: да не сокрыт будет источник благодатных исцелений всем требующим. Тем же и мы не таим Твоих благодеяний. В праве ли я скрывать благодатное исцеление, совершенное надо мною от иконы Скорбящей Божией Матери? Скрывать это было бы хуже самого святотатства. Получив исцеление, я рассказал, кому мог; но я хочу большего, — чтобы и все другие страждущие и обремененные пользовались тем же источником, из которого получил я благодать, чтобы все знали о нем, и больные и здоровые. Если человек, сам утолив жажду, скрывает от жаждущего источник прохладительной воды, заставляя тем страдать других, подобных себе, то чему повинен такой? Какой ответ даст он пред Богом и людьми? Какой казни достоин? Это — грех большой. Я не желаю этого греха принять на себя. Сколько страждущих людей в мире Божием! Подобно мне они ищут себе исцеления от своих болезней и скорбей, а я, зная об этом источнике, стал бы молчать. Нет, этого сделать совесть моя не позволяет! Как только я получил себе исцеление и доселе непрестанно всем рассказываю, даже раскольникам, для которых мой рассказ служит камнем преткновения. Но этого считаю недостаточным. Мне хочется, чтобы чудесное исцеление, явленное мне от иконы Скорбящей Божией Матери, довести до всеобщего сведения, а вы, батюшка, это сделаете".
С полною готовностью мы исполняем доброе и вполне понятное желание Егора Федорова. Но, по поводу чудесных исцелений вообще, с своей, стороны не можем не присовокупить, что дверь к этому источнику исцелений — вера. Пусть ученые подвергают строгому анализу процесс действия исцелений, совершающийся в человеке силою веры, значение чуда от этого нисколько не умалится. Цель чудесных событий в жизни страждущего от болезней человечества определяется не узкими пределами состояния одного лица, получившего исцеление; она лежит гораздо глубже. Чудо более всего нужно для укрепления веры немощных — маловерных, и для показания несовершенств и ограниченности помощи человеческой. Неверие, или религиозное сомнение, есть тоже болезнь в своем роде, гораздо более мучительная и по своим последствиям более ужасная, нежели болезнь физическая. Люди, одержимые этим недугом, нуждаются в оздоровлении более, чем физически больные. Господь Иисус Христос совершал чудесные исцеления не для одних больных, но для того преимущественно, чтобы возжечь светильник веры в душах неверующих (Иоан. X, 25, XIV, 12). Скрывать источник благодатных исцелений, являемых силою молитв верующих, противоречило бы прямым целям самих чудес и преграждало бы один из способов воздействия на колеблющихся в вере и на самое неверие. Дай Бог, чтобы вышеприведенный рассказ Е. Федорова послужил на пользу жаждущим спасения души и тела.

пустя короткое время после исцеления отрока Николая Грачева и Егора Федорова, а именно 17 февраля 1891 года, в Скорбященской часовне пред чудотворною иконою Богоматери исцелилась от неизлечимой болезни жена мещанина г. Красного Холма Тверской губернии. Вера Белоногина. Муж ее Иван Никифоров Белоногин служил писарем на фабрике Торнтона, на правом берегу Невы против Импер. фарфорового завода. Здесь он квартировал во 2 этаже заднего корпуса в кв. № 38. Сама же Вера Белоногина жила на родине в Красном Холме. Там около пяти лет она мучилась грудными болями, опухолью и поранениями горла. Местные врачи в Красном Холме — Попов, Мясников и Криденер — употребляли все свои знания и искусство, но ничем не могли ей помочь. В. И. Белоногиной делалось все хуже и хуже.
Наконец дело дошло до того, что она совсем лишилась голоса, стала говорить шопотом, да и то с большими усилиями, так что ей приходилось объясняться мимикой. Тогда вышеупомянутые доктора пришли к такому заключению, что Белоногина страдает неизлечимою болезнью легких, и хотя все еще и продолжали лечить ее в течение 5¹/₂ лет, но совсем безуспешно. У больной наконец пошла обильно кровь из горла, после чего она доживала, казалось, последние дни своей жизни. В таком безнадежном состоянии здоровья приехала 26-летняя молодая женщина в Петербург к мужу своему. Он ужаснулся, увидя страдания больной, и всеми мерами старался облегчить ее положение.
Первым долгом обратился он к земскому врачу Караваеву. Тот, осмотрев больную, посоветовал отправить ее в клинику, что и было исполнено. В клинике ее исследовали известные доктора: профессор Симановский и доцент Никитин. Они, как и Красно-Холмские врачи, признали, что у Белоногиной чахотка. Началось лечение, но опять безуспешно.
В конце концов они заявили мужу ее, что больная безнадежна, и что хотя ее жизнь и можно поддержать, но во всяком случае голос потерян ею навсегда.
И так вся надежда на земную помощь у больной отнята, она уже знала, что не долго продлится ее существование на земле, что вскоре она должна будет покинуть этот мир и оставить после себя мужа и сирот, своих детей. Все, по-видимому, было для нее потеряно; оставалась только единственная надежда на одного Врача Небесного.
Много тогда слышала больная о чудотворной иконе Богоматери Всех Скорбящих Радости с копеечками и о чудесах, совершаемых при ней: она решилась просить помощи у Заступницы рода христианского. Пришла в часовню, и попросила отслужить молебен об исцелении болящей Веры. Помолившись, Вера Белоногина вернулась домой, к своему прискорбию не чувствовавши ни малейшего облегчения.
Это вероятно потому, — говорила она впоследствии, — что я не особенно верила тогда в возможность исцеления моей тяжкой болезни.
Все же она продолжала дома усердно молиться, а особенно с того времени, как дошел до нее слух о мгновенном исцелении тяжко страдавшего припадочного отрока Николая. Вера в Божие милосердие стала у нее крепнуть и переходить в уверенность, что Господь сжалится и над ней несчастной и что дети ее не останутся сиротами. Горячо молилась она Пресвятой Богородице и Святителю Христову Николаю Чудотворцу с упованием на всесильное предстательство их у престола Всевышнего Бога. Надежда ее не осталась напрасной: Господь сжалился над несчастной.
Под самое утро 10 или 11 февраля 1891 года, когда она находилась как бы в дремоте, явился ей седенький старичок, без клобука, в черной рясе, подпоясанный кожаным поясом; этот согбенный старец был лицом очень похож на Святителя Николая Чудотворца, как его обыкновенно рисуют на иконах.
И такой он был из себя хороший, — вспомнила потом Вера Ивановна, — что все бы на него так бы глядела и глядела.
Старец приказал ей сходить и помолиться в часовне пред иконою Божией Матери Всех Скорбящих Радости и прибавил: "У тебя будет и голос". Затем видение скрылось. Обрадовалась больная видению, но боялась, не было ли все это лишь простым сновидением. На другой день видение повторилось и явившийся старец вновь приказал ей идти молиться пред иконою Богоматери.
После вторичного явления святого старца не было уже никакого сомнения в том, что молитва больной была услышана Владычицей Небесной и что Она, Пречистая, Сама посылала одного из святых угодников оповестить ее.
Обрадованная Вера Ивановна рассказала знаками о видениях своему мужу, прося его идти вместе с ней в часовню, где находится чудотворная икона Божией Матери Всех Скорбящих Радости. В ближайший воскресный день, 17 февраля 1891 года, Вера Ивановна с мужем своим и еще с одним знакомым, сослуживцем мужа, крестьянином Дмитрием Чистяковым отправилась в часовню и попросила священника отслужить молебен пред чудотворною иконою о болящей Вере. С глубокой верой и надеждой молились Белоногины Царице Небесной; к концу молебна, когда по прочтении Евангелия запели кондак "Не имамы иныя помощи, не имамы иныя надежды...", больная почувствовала, что она совершенно стала здорова и что потерянный голос вновь возвратился к ней.
Чувства благоговейного трепета пред всемогуществом Божиим, радости и благодарности к Владычице мира до того преисполнили душу исцеленной, что она ничего не сказала ни священнику, ни сопровождавшим ее. Молча возвращалась она домой, так что муж и знакомый его и не подозревали, какое счастье, какая радость на душе их спутницы.
Только по возвращении к себе на квартиру, исцеленная обратилась к мужу и громко, совершенно ясным голосом, произнесла:
— Ваня, я совсем здорова!
Трудно объяснить, какое потрясающее впечатление произвело это чудесное событие на семейство счастливых Белоногиных и на их знакомых. Все наперерыв спешили поздравить чудесно исцеленную женщину. Особенно трогательно было видеть радость и изумление детей исцеленной, которые вдруг услышали материнский голос, а она взглянет на своих малюток, горячо обнимет их и долго, долго плачет от радости.
Дивны дела Твои, Господи!

СПб ОБО "Общество
Святителя Иоасафа"

ЧУДОТВОРНАЯ ИКОНА БОЖИЕЙ МАТЕРИ ВСЕХ СКОРБЯЩИХ РАДОСТИ

СПб ОБО "Общество Святителя Иоасафа"

ЧУДОТВОРНАЯ ИКОНА БОЖИЕЙ МАТЕРИ ВСЕХ СКОРБЯЩИХ РАДОСТИ

СПб ОБО "Общество
Святителя Иоасафа"